ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

---

Введение (Альбер М. Капитализм против капитализма. СПб. : Экономическая школа, 1998. 296 с. )

 

 

Сегодня впервые в истории капитализм по-настоящему по­бедил — и победил на всех фронтах. Это вопрос решенный. Возможно, это самый важный вопрос века.

    Капитализм одержал победу на трех фронтах.

    Первая битва разыгралась в Англии при Маргарет Тэтчер и в США при президенте Рейгане. Это была внутренняя борь­ба против государственного интервенционизма, засорявшего капитализм. Дочь бакалейщика и бывший актер вместе осу­ществили революцию консерваторов в экономической поли­тике, революцию за минимальное государство. Наиболее оче­видный принцип этой революции: меньше налогов на бога­тых; если богатые, начиная с капиталистов, будут платить меньше налогов, то это приведет к более значительному ро­сту экономики, и все от этого только выиграют. В 1981 г. в США максимальный подоходный налог на одного гражда­нина, взимаемый федеральным правительством, достигал 75%, в 1989 г. максимальная процентная ставка налогообложения снизилась до 33%. В Соединенном Королевстве при лейбо­ристском правительстве ставка налогообложения с дохода на капитал достигла 98%. При Маргарет Тэтчер максимальная ставка снизилась до 40%. Никогда еще финансовая реформа не была столь популярной во всем мире. В десятках стран она изменила смысл исторических взаимоотношений между Государством и гражданином. В течение двух веков налого­вое бремя неуклонно росло, особенно в развитых странах. Сегодня такой ход событий опрокинут, и мы, напротив, видим, что мировой курс направлен на облегчение налого­обложения. Это настоящая революция.

     Вторая победа капитализма тем более блестяща, что она была одновременно фронтальной, тотальной и была одержана без боя. В течение века капитализм находился в конфрон­тации с коммунизмом. В течение почти полувека эта кон­фронтация, развернувшаяся прежде всего между США и СССР, доминировала в международных отношениях. 9 но­ября 1989 г. молодые немцы Восточной Германии, осмелившиеся разрушить Берлинскую стену, явились выразителями чаяний трехсот миллионов обманутых жителей коммунисти­ческих стран Востока, лишенных свободы и супермаркетов, т. е. капитализма.

    Что касается третьей победы, то оказалось достаточно одной битвы в течение ста часов на южном фланге Ирака, чтобы победить со счетом тысяча к одному. Прежде всего это победа силы и права, победа США, при поддержке два­дцати восьми стран (из которых восемь — мусульманские), одобренная в ООН даже СССР и коммунистическим Китаем. Это также победа капитализма над иллюзиями населения, лишенного экономического развития угнетающими его дик­татурами. Можно побиться об заклад, что отныне жребий брошен: рано или поздно толпы, обманутые Саддамом Ху­сейном, ступят на тот же путь, что и коммунистические массы, — к капитализму.

     Победа капитализма представляет в новом свете эконо­мическую историю. Она в корне преобразует географию.

     Как только слепота, «сибирская ночь» коммунизма, рас­сеялась, в свете реальности все наше прошлое разделилось на два непримиримо противоположных периода.

     До капитализма, в течение всей своей истории, весь мир, все страны, включая самые блестящие цивилизации, были похожи на то, что теперь называют третьим миром. Это был мир, где люди рождались естественно, биологически, и уми­рали в среднем до тридцати лет, становясь жертвами пери­одически повторяющихся голодных лет, эпидемий, связан­ных с недоеданием, и стародавнего угнетения властью, по­читающейся священной.

     Франция, да, даже Франция, при ее столь богатом сель­ском хозяйстве, страдала от настоящего голода до кануна революции 1848 года.

    Это был мир нищеты, предыстория экономики.

     В течение почти трех веков историческая функция капи­тализма заключалась в наступлении на нищету, голод и му­чительное угнетение. Революция началась в странах иудеохристианской традиции и ускоренно, в течение одного века, распространилась на страны Дальнего Востока. Везде она бы­ла основана все на той же триединой базе: капитализм, т. е. свободное установление цен на рынке и свободное владение средствами производства (я не даю другого определения, так как эти две строчки, по моему мнению, выражают ос­новное); права человека и начала свободы совести; постепенная эволюция в сторону разделения властей и демократии.

     После прежних времен постоянной нищеты новое время, время экономического развития, еще только начинается. Сквозь тройную историческую победу капитализма вырисо­вываются, более того, выступают в чеканных формах два новых измерения экономической географии мира.

    В первую очередь проблема обеспечения нефтью, кисло­родом нашей экономической жизни, проблема, висевшая около двадцати лет над нашими головами как дамоклов меч, отныне физически решена надолго. Вопрос теперь заключа­ется не в том, чтобы знать, будет ли у нас достаточно нефти, а в том, по какой цене мы будем ее иметь и не выбрасываем ли мы ее в слишком больших количествах в атмосферу. Новая энергетическая география будет не столько географией нефтяных скважин, сколько географией альтернативных энергий и средств борьбы с загрязнением окружающей среды.

     Значительно более важным с окончанием холодной войны является исчезновение смысла и даже самого понятия третьего мира. До тех пор пока коммунизм осмеливался бро­сать вызов капитализму на его собственной территории, т. е. на территории экономической эффективности, можно было, делая вид, что в это веришь, сохранять триаду: капитали­стические страны — коммунистические страны — третий мир.

     Не будем забывать, что Хрущев никого не удивил, заявив в 1960 г. с трибуны Объединенных Наций, что в двухтысяч­ном году советская экономика догонит экономику США! До недавнего времени в сотнях университетов во всем мире про­должали преподавать подобные нелепости.

Теперь, когда маски сброшены и каждый может конста­тировать плачевную отсталость коммунистических экономик, следует, очевидно, поместить их в ту же категорию, что и другие слаборазвитые экономики. Таким образом, триада уступает место простой оппозиции: с одной стороны — раз­витые или быстро развивающиеся страны, которые все яв­ляются странами капиталистическими; с другой — слабораз­витые, т. е. бедные страны. Выражение «третий мир» не имеет больше смысла.

    Разумеется, недостаточно установить капитализм в ка­кой-либо стране, чтобы направить ее на путь экономического развития; нужно еще установить там минимум порядка, т. е. создать эффективное и некоррумпированное Государство. Ра­зумеется, бедные есть, и даже иногда наблюдается рост их числа в некоторых наиболее передовых капиталистических странах, в частности в США. Отметим, однако, мимоходом такую деталь: тучность является национальной проблемой здоровья в США, но тучными там являются бедняки.

    Вот список развитых или быстро развивающихся капи­талистических стран:

    Северная Америка, включая Мексику и Чили, которая стала сильной страной, ступив на новый путь развития;

    страны Западной Европы, относящиеся к ЕЭС (Европей­ское экономическое сообщество)¹ или к ЕАСТ (Европейская ассоциация свободной торговли);

    Япония и новые индустриальные страны Азии: Таиланд, Южная Корея и другие * драконы» — Тайвань, Гонконг и Сингапур.

    И это все.

    Конечно, этот список вызовет массу возражений, например:

— Почему бы не поместить Саудовскую Аравию и Объ­единенные Эмираты в список развитых капиталистических стран, поскольку они так богаты? — Потому, что их богатство добыто не на рынках, а выкачано из земли. Это, впрочем, до сих пор не заставило их подчиниться демократическим порядкам и осуществить разделение властей.

     — Зачем противопоставлять Мексику остальной Латин­ской Америке? — Затем, что Мексика отделилась несколько лет назад от Латинской Америки, открыв свою экономику внешним обменам, доведя дело даже до заключения договора о свободной торговле с США. Чили также отрывается от Латинской Америки, подчинив свою экономику законам рынка. Но в других латиноамериканских странах богатства

-------------------------

Ныне — Европейский Союз (ЕС). (Прим. переводчика).

 

зачастую создаются вне капиталистических правил игры, так как они не подчинены конкуренции и рыночной экономике. В результате эти страны по-прежнему находятся под гнетом инфляции и слабого развития.

    — Почему бы не сохранить в этом списке Южную Аф­рику? — Дело в том, что отныне на фоне демократии там возник вместо социального апартеида настоящий экономиче­ский апартеид.

     Но мы недостаточно знаем Африку; на этом континенте несчастий находится страна, которая в течение нескольких лет предпринимает попытку навести мост между Северной Африкой и Южной Европой, — это Марокко.

     Удивительная упрощенность для мира, который как бы обречен на всевозрастающую сложность! Новая экономиче­ская география предстала как простейшая бинарная система. Не является ли недопустимым это манихейство,² тем более что гегемония (вернее, монопольное положение, которым поль­зуется сегодня капитализм как система) абсолютно противо­положна его природе?

     Действительно, рынок, т. е. конкуренция, мы это уже неоднократно говорили, — первооснова капитализма. Однако теперь капитализм стал столь сильным и торжествующим, что не имеет больше конкурентов.

     Поскольку победа капитализма стала полной, он утратил свое зеркало и возможность самооценки. Ни демократия, ни либерализм, ни капитализм не знают опыта монополии. Как управлять тем, что не оспаривается?

     Но не будем выдвигать гипотез, лучше рассмотрим кон­кретные ответы, полученные в различных капиталистиче­ских странах на точно поставленные вопросы. Я выбрал, возможно произвольно, десять вопросов, особенно интерес­ных правдивостью данных на них ответов и отличающихся прежде всего тем, что в каждом из них видна неоднородность капитализма, его разделенность на две большие противобор­ствующие модели: «капитализм против капитализма».

-----------------------------

² Манихейство — религиозное учение, основным содержанием которого является постулат об изначальности зла, столь же са­мостоятельного, как и добро. Мировая история рассматривается как борьба добра и зла, света и тьмы, Бога и дьявола. (Прим. редактора).

 

1. Иммиграция

Иммиграция, возможно, станет самой больной темой для по­литических дебатов XXI века в большинстве развитых стран. Эта тема особенно интересует капитализм, так как рабочие руки иммигрантов почти всегда обходятся дешевле, чем на­циональная рабочая сила той же производительности. Веро­ятно, этим объясняется факт, что США после длительно практикуемой рестриктивной политики квот являются те­перь страной, все более и более открытой для иммиграции, особенно из Латинской Америки. Закон, изданный в 1986 г., позволил легализовать положение трех миллионов подполь­ных иммигрантов, а закон 1990 г. предусматривает увеличение в 1995 г. легальной иммиграции с 470 ООО до 700 ООО человек в год. И это в то время, когда интеграционные механизмы ♦плавильного котла» уступили место неотрибализации³ ал-логенных⁴ групп, которые значительно меньше стремятся к тому, чтобы стать истинными американцами, чем к укреп­лению своей культурной самобытности.

    Почему капиталистическая Япония остается столь закры­той страной? Демографическая плотность является основ­ным, но не единственным фактором. Плохое отношение в этой стране к иммигрировавшим корейцам и филиппинцам было бы немыслимо в США так же, как в Японии было бы немыслимо исследование, согласно результатам которого каждый второй американец пожелал, чтобы руководитель комитета начальников штабов генерал Колин Пауэлл, чер­ный, стал вице-президентом.

    По примеру США Англия предоставляет статус почти полноправного гражданства индийцам и пакистанцам, въе­хавшим в страну в качестве иммигрантов. Ничего подобного не наблюдается в Германии, где принадлежность к нации определяется происхождением и где закон 1990 г. устанав­ливает привилегии для поддержания культурной однородно­сти этой страны: немцы испытывают чувство солидарности со всеми германоязычными народами, но они не могут пред­ставить себе интеграцию турецких иммигрантов.

----------------------------------

³ Неотрибализация — стремление жить в другой стране по законам своего народа. (Прим. переводчика).

⁴ Аллогенные группы — вновь прибывшие в страну предста­вители другой национальности, в противоположность абориге­нам — местным жителям. (Прим. переводчика).

 

     Англосаксонская модель имеет место с одной стороны, германо-японская — с другой.

2. Бедность

Часто связанная с иммиграцией, бедность — один из вопро­сов, существенно разделяющих капиталистические страны как в определении самого понятия бедности, так и в ее структуре.

    Кто такой бедняк? В большинстве обществ и в разные исторические эпохи бедный человек часто рассматривался как ни на что негодный тип, неудачник, лодырь, подозрительная личность и даже преступник. Существует ли еще в наши дни страна, о которой можно сказать, что те, кому там по­везло с работой, не склонны видеть в безработном, если не неисправимого лентяя, то по крайней мере индивидуума, у которого не хватило мужества приспособиться к условиям рынка труда? Во всяком случае, такое мнение преобладает в обеих наиболее мощных капиталистических странах — в США и Японии.

     Следовательно, ни одна их этих стран не создала и не собирается создавать системы социальной защиты, сравнимой с системами, организованными в Европе почти полвека назад, то есть в то время как доход на душу населения у нас был на две трети или на три четверти ниже соответствующего дохода на одного американца или на одного японца в наши дни.

     Откуда возникла столь радикальная разница в организа­ции обществ? Быть может, в Европе существует некая тра­диция рассматривать бедняка скорее как жертву, чем как виновника? Эта проблема рассматривается многопланово, в понятие бедности входят невежество, нужда, отчаяние от­дельной личности и бессилие общества.

     Сможем ли мы продолжать оплачивать нашу социальную защиту? Этот вопрос встает повсюду с тех пор, как две ве­ликие капиталистические державы стали экономить на этом. Во Франции эта проблема стоит острее, чем где-либо.

3. Способствует ли социальная защита экономическому развитию?

Этот вопрос связан с истоками предшествующего, и он также является предметом споров. Для капиталистов рейгановского или тэтчеровского толка ответ на него бесспорно отрицательный: ничто так не способствует развитию лени и безответ­ственности, как социальная защита, которая приучает людей к тому, что им помогают. Отметим, однако, что, несмотря на десятилетние усилия, миссис Тэтчер не смогла даже при­коснуться к национальной службе здравоохранения. Что ка­сается японских капиталистов, то, по их мнению, социаль­ная защита — дело не государства, а предприятия, если предприятие достаточно богато, чтобы предоставить своим работникам эту защиту (чего нельзя сказать о малых и сред­них предприятиях). Японский капиталист согласен финан­сировать даже факультативные социальные страховки.

     Наоборот, в альпийской зоне, в Бенилюксе и Скандинавии социальная защита традиционно рассматривается всеми как справедливое следствие экономического прогресса, и даже более того, как установление, способствующее экономическо­му развитию, так как за нижним порогом бедности личность человека, лишенного поддержки, уже невосстановима. Вот почему наиболее развитые европейские страны (ФРГ, Фран­ция, Соединенное Королевство, Нидерланды, Дания) гаран­тируют минимальный доход.

     Кроме того, для успеха на выборах следует опираться именно на эту традицию. Однако по этому вопросу развер­нулись дебаты, в частности в ЕЭС, где социальная защита все чаще влияет на расходы национальной экономики, и сле­довательно, на ее конкурентоспособность. Даже в Швеции, в силу вышеуказанных обстоятельств, знаменитая * шведская модель» сегодня отвергается самим социал-демократическим правительством.

     И наоборот, растущая (но все еще меньшая) часть аме­риканского населения считает, что отсутствие социальной за­щиты становится все более и более невыносимым. В наши дни логика капитализма тем или иным путем повсюду при­ходит в столкновение с идеей социальной защиты.

4. Иерархия заработных плат

Она a priori считается, следуя логике капитализма, незаме­нимым рычагом эффективности. Если вы хотите, чтобы ра­ботники работали, платите им по их личному вкладу, и все. То же относится к найму и увольнению. Один из основных американских страховщиков стал знаменит благодаря своей «Рождественской сводке». Он привел имена своих сотрудни­ков, сопроводив их подсчетом сумм, в какие каждый из них ему обходится, и доходов, которые каждый приносит, а затем сделал соответствующие выводы. Добавим для сенти­ментальных душ, что это никого не обидело. Впрочем, с на­ступлением англосаксонской революции консерваторов в на­чале восьмидесятых годов разница в доходах, имевшая в течение длительного времени в ряде развитых стран тенден­цию к сокращению, (когда государственный интервенцио­низм и социальная защита еще рассматривались как свиде­тельства прогресса), начала снова расти в США, в Англии и во многих странах, последовавших англосаксонскому при­меру. Это относится и к Франции, где большинство считает, что для усиления экономической конкурентоспособности не­обходимо расширить шкалу доходов.

    Но в других капиталистических странах, наоборот, пред­приятия стараются удерживать иерархию заработных плат в узких пределах. Это имеет место в Японии, где все решения принимаются коллективно, включая назначение вознаграж­дений, и где патриотическая преданность предприятию яв­ляется более мощным мобилизующим фактором, чем зар­плата. То же самое наблюдается и в группе стран, называемых мной «альпийскими» (Швейцария, Австрия, Германия). Но во всех странах эта традиция начинает расшатываться. Внутри профессии и на предприятиях молодые таланты, горя нетер­пением быть оцененными надлежащим образом, вступают в настоящие конфликты со старыми шефами, которые не хотят терять свои привилегии.

5. Чему должна способствовать налоговая система: росту сбережений или задолженности?

Во Франции общественное мнение все еще высказывается в пользу сбережений, даже при условии, что мы будем откла­дывать все меньше и меньше. В Германии и Японии сбере­жения рассматриваются как национальная добродетель, чему в большой степени способствует налоговая система. Это по преимуществу страны-муравьи. США напротив — страна-стрекоза. Личный успех выражается внешними знаками бо­гатства, особенно после «новой революции консерваторов». Ввиду этого налоговая система благоприятствует займам: чем больше у вас долгов, тем меньше вы платите налогов, — зачем же от этого отказываться?

    Результаты впечатляют: в восьмидесятые годы размеры семейных сбережений в процентах к располагаемому доходу

уменьшились с более чем 13 до 5 в США и с 7 до 3 в Вели­кобритании.

     В этой области, основной для будущего каждой страны, англосаксонская модель радикально отличается от германо-японской. В течение многих лет США и Соединенное Коро­левство финансируются Японией и Германией. Почему? По­тому, что в Германии и Японии в течение десятков лет раз­меры семейных сбережений приблизительно вдвое выше, чем в Великобритании и США.

    Очевидно, что подобную разницу невозможно удержать в течение длительного периода. Наиболее опасным вызовом англосаксонскому капитализму явится необходимость убедить избирателей, что они вновь должны вернуться во времена пуританизма. Какая задача! Эта разница в размерах накоп­лений, как мы увидим далее, уже сама по себе является сосредоточием наиболее глубоких причин и следствий кон­фликта между двумя капитализмами.

6. Что лучше: больше регулирования и чиновников для его осуществления или меньше регулирования и больше адвокатов для ведения судебных дел?

Всегда и везде преуспевающие капиталисты, создающие при­были, восстают против регулирования. В течение почти полу­века к ним не прислушивались: государственный интервен­ционизм понемногу разрастался повсюду, в частности в лей­бористской Англии, где он вызвал к жизни и сделал попу­лярной тэтчеровскую реакцию. С тех пор дерегулирование стало настоящим догматом веры, главным пунктом неокон­сервативного кредо. Сегодня это повод для двух типов деба­тов противоположного смысла.

    В Англии и в особенности в США уяснили, в частности, что причины расстройства воздушного транспорта и банкрот­ства сберегательных касс в том, что от дерегулирования в основном выигрывают юристы. Эти адвокаты являются не представителями свободной профессии, что вполне в традиции континентальной Европы, но представляют коммерческую профессию, образуя настоящую индустрию процедуры, кото­рая настолько распространилась, что сегодня в США адво­катов больше, чем фермеров.

      Для японцев затеять процесс — такое же бесчестие, как и консультироваться у психоаналитика... Немцы также, бу­дучи людьми, понимающими, что такое дисциплина, предпочитают точные правила. Однако юридическое право ЕЭС в основном базируется на идеологии дерегулирования, и пар­ламентарии начинают протестовать против потери своих пре­рогатив.

     Здесь дебаты только начинаются.

7. Банк или Биржа?

Теория либеральной экономики указывает, что только сво­бода перелива капиталов, полностью открытых для конку­ренции, может обеспечить оптимальное размещение ресур­сов, необходимых для развития предприятий. Многие делают отсюда вывод, что уменьшение роли банков в распределении кредитов является фактором эффективности. В 1970 г. ♦ко­эффициент посредничества», т. е. общая доля банков в фи­нансировании американской экономики, составил 80%; в 1990 г. он упал до 20%. Эквивалентом этому наглядному падению роли банков служит чрезвычайное расширение рын­ков кредита и движимых ценностей, т. е., говоря упрощенно, замена банка биржей. Весь англосаксонский неокапитализм основан на этом предпочтении; эту точку зрения защищал в Брюссельской комиссии ее вице-президент сэр Леон Бриттен.

     Весь капитализм альпийских стран (вполне можно пред­положить, что Фудзияма — самая высокая вершина Альп!) основан на противоположной идее. Франция колеблется. Мо­лодые волки и старые акционеры на стороне англосаксонской модели. Руководители предприятий, созванные Институтом предпринимательства, независимой организацией, заняли са­мую альпийскую позицию («La strategic des entreprises et l'actionnariaU, Janvier 1991).

      Для истинных капиталистов этот вопрос жизненно ва­жен. Действительно, существуют только два законных спо­соба составить состояние: быть конкурентоспособным или в производстве, или в биржевой спекуляции. Экономики, пред­почитающие банк бирже, дают меньше возможностей для быстрого обогащения. Только те, кого это не интересует, мо­гут воздержаться от прямого высказывания.

     Банк или Биржа — ближайший великий спор в Соеди­ненных Штатах. Опасаясь падения архаичной банковской сис­темы, разделенной перегородками и находящейся на грани не­платежеспособности, правительство Буша провело реформу, ру­ководствуясь европейским, точнее альпийским, примером.

8. Как должны распределяться полномочия на предприятии между акционерами с одной стороны, менеджерами и персоналом — с другой?

Этот вопрос, соотносящийся с предыдущим, превратил мно­гочисленные залы административных советов в настоящие поля битвы. Я знаю такие предприятия, где акционеры счи­тают, что в правлении кроме председателя должен быть еще только секретарь, на других предприятиях менеджмент и держатели акций составляют приблизительно равное число; есть предприятия, где менеджеры выбирают акционеров, а не наоборот!

     На этой границе Власти на предприятии война непре­станно ширится и усиливается. Ставка в этой борьбе — сама природа предприятия, идет ли речь о простом товаре, кото­рым свободно располагает его владелец-акционер (англосак­сонская модель), или, напротив, —- о некоем сложном сооб­ществе, где полномочия акционера сбалансированы с полно­мочиями менеджмента (который сам на основе консенсуса кооптирован банками), а также более или менее определенно сбалансированы с полномочиями персонала (германо-япон­ская модель).

9. Какой должна быть роль предприятия в области образования и профессионального обучения?

Англосаксонский ответ: как можно меньшей. Во-первых, участие в образовании означает для предприятия немедлен­ные затраты при отдаленной отдаче, а у него нет времени работать на долгосрочный эффект, нужно максимизировать прибыли немедленно. Во-вторых, инвестиции слишком не­надежны из-за нестабильности рабочей силы, и эта неста­бильность сама приводит к устойчивому функционированию «рынка труда».

     Германо-японский ответ противоположен. Сторонники этой модели стараются поднять профессиональный уровень всех работников в рамках дальновидной политики управления, ставящей перед собой цель обеспечить социальную гармонию и экономическую эффективность.

     Но сколько еще споров между теми, кто требует опла­чивать по максимуму их опыт, приобретенный на других предприятиях, и теми, кто сопротивляется, оставаясь в оглоблях социальной традиции!

 

     Эту конкретную проблему можно экстраполировать в не­скольких направлениях: англосаксонская традиция ставит перед предприятием точную и специальную задачу — при­носить прибыль; традиция континентальной Европы и Япо­нии предписывает предприятию расширенную функцию, ис­ходящую из создания рабочих мест на уровне национальной конкурентоспособности.

10. Типичная область дебатов — страхование

Поскольку я страховщик, то подобное заявление с моей сто­роны отражает, быть может, отсутствие профессионализма. Я так не думаю. Любому капиталистическому обществу для использования всех своих возможностей в области нововве­дений и усиления конкурентоспособности необходимо сопро­вождать свой прогресс развитием систем страхования всех видов. Кроме того, именно значение, которое придают на­стоящему и будущему оба типа капитализма, наиболее су­щественно противопоставляет их друг другу. Все побуждает страховщика придавать ценность будущему, так как его про­фессия заключается в том, чтобы переносить ресурсы насто­ящего в будущее, заставляя их приносить плоды.

     Но существуют две, все более расходящиеся, концепции страхования. Первая концепция, англосаксонская, преврати­ла страхование в простую рыночную деятельность. Эта кон­цепция веско представлена в Брюсселе. Вторая концепция подчеркивает важность общей системы страхования для обес­печения защиты предприятий и частных лиц. Если вы счи­таете, что этот спор вас не касается, значит вы убеждены, что никогда не попадете в автомобильную аварию, не будете нуждаться в домашнем уходе в старости. Вы уверены в этом?

     Таким образом, возникают две основные противополож­ные формы страхования: первая относится к миру денежного риска, индивидуального риска, коммерческой авантюры и дальнего плавания; вторая — углубляется в поиск мер общей защищенности или солидарности, опираясь на сеть социаль­ной защиты с целью лучшего обеспечения будущего.

     Настоящая карикатура на обе модели капитализма. Я пользуюсь методом карикатуры без сомнений в душе, созна­вая, что в эпоху, когда требования телевидения обязывают вас рассмотреть за три минуты любой вопрос, каким бы сложным он не был, нужно осмеливаться на создание кари­катур, т. е. как можно больше упрощать, как можно меньше при этом преувеличивая.

 

      Это краткое изложение сути обеих моделей капитализма в десяти примерах должно представлять двойной интерес. При взгляде со стороны, при сегодняшнем, несмотря на его природу, монопольном положении, капитализм может пока­заться монолитом, блоком нового детерминизма — наслед­ника детерминизма марксистского. Однако мы видели в каж­дом случае, что при конкретном рассмотрении приходится констатировать противоположное явление, т. е. что реальный капитализм, такой, какой он существует в разных странах, не дает нам единого ответа, одного оптимального пути (one best way) на великие вопросы общества. Наоборот, капита­лизм многообразен, сложен, как сама жизнь. Это не идео­логия, а практика. Таков первый вывод.

     Второй вывод состоит в том, что это многообразие стре­мится к биполяризации, к разделению капитализма на два основных типа сравнительно одинаковой значимости и что вопрос, за которым из них будущее, еще не решен.

      Прежде чем выдвинуть подобную идею, было необходимо рассмотреть факты, так как с точки зрения англосаксонской теории либеральной экономики, главенство которой сегодня стало уже почти полным (как в преподавании, так и в эко­номическом исследовании), то, о чем я только что заявил, абсолютно немыслимо. Действительно, для теории либераль­ной экономики может существовать только одна эффектив­ная чистая логика рыночной экономики. Все остальное, что примешивает к разумности цен рассуждения институцио­нального, политического или социального характера, — все­го лишь вырождение и деградация.

     Согласно этой академической мысли, Соединенные Шта­ты являются по сути единственной эффективной моделью, на которую нужно равняться, это своего рода «святая святых».

     К счастью, в действительности дело обстоит не так про­сто. Главная цель этой книги — показать, что наряду с неоамериканской моделью другие модели могут быть эконо­мически более эффективными и одновременно социально бо­лее справедливыми.

     Как их назвать?

     1. В первом приближении я испытываю искушение про­тивопоставить «англосаксонскую» модель «германо-японской».

     Первый термин предполагает, пожалуй, слишком широ­кий охват: включить Австралию и Новую Зеландию в ту же категорию, что и тэтчеровскую Англию, — значит забыть, что лейбористское влияние в этих странах значительно силь­нее. Это же относится и к Канаде; ее «прекрасная провин­ция» Квебек достигла небывалого развития в течение каких-нибудь пятнадцати лет, опираясь на такие учреждения, как Депозитная касса или группа Десжардэн, в противополож­ность тому, что характеризует в течение десяти лет «англо­саксонскую» модель в целом.

     Кроме того, помещать в один ряд США и Соединенное Королевство — значит не учитывать основного явления: в США, как мы видели, нет общей системы социальной защи­ты, в то время как в Англии даже миссис Тэтчер не удалось искоренить высокоразвитую систему социальной защиты; вспомним, что ее возникновение восходит к Бисмарку, а не только к Бевериджу.

     Что касается второго термина — «германо-японская» мо­дель, то он напоминает, что в течение века японцев называли «азиатскими немцами» и что сегодня наиболее крупные японские и немецкие предприятия объединяются в ассоциа­ции, не имеющие себе равных: Мицубиси и Даймлер-Бенц, Тойота и Фольксваген,  Мацусита и Сименс.

     В то же время кроме аналогичных систем финансирования и социальной роли предприятия основным элементом сближе­ния между немецкой и японской экономиками является дви­жущая роль экспорта. Но мы не найдем в Германии ни дуа­лизма крупных предприятий в отношении малых субподряд­ных организаций, ни исключительной роли японских торговых домов. И наконец, Центр перспективных исследований и меж­дународной информации, который в течение двадцати лет изу­чает эволюцию промышленной специализации, подчеркивает, что именно в Германии и Японии наиболее ярко выражены доходящие до полной противоположности различия в органи­зации производства: Германия характеризуется стабильностью своих сильных отраслей (механика, транспортные средства и химия), а для Японии характерна быстрая смена специализа­ции: отход на второй план текстильной промышленности, кон­версия судоверфей, бум в автомобилестроении и производстве электроники широкого потребления.

     В итоге, терминология «англосаксонская модель» versus⁵ «модель германо-японская» может использоваться только при взгляде на вещи издалека.

-----------------------------------------

⁵ versus (лат.) — против, в сравнении с, в зависимости от, по отношению к.

 

 

     2. Американская, или точнее, неоамериканская модель

     Несмотря на революцию консерваторов, проводимую мис­сис Тэтчер, Великобритания не может не сближаться с Евро­пой и не удаляться от Америки. Ввиду этого необходимо рассматривать США как государство, которое само по себе представляет экономическую модель, в особенности после из­брания Рональда Рейгана в 1980 г. Прежде, со времен кри­зиса тридцатых годов, действительно, растущая роль госу­дарства в экономической и социальной областях как в США, так и в Европе сблизила формы развития капитализма по ту и другую сторону Атлантики для того, чтобы принять вызов коммунизма. И наоборот, нигде в континентальной Европе не произошло ничего, что походило бы на рейгановскую революцию в США. Тогда была построена новая эко­номическая модель, известная под названием «рейганомика». Трудности, которые встречает «рейганомика» в самих США, не вредят ни в чем ее чрезвычайному международному блес­ку. Именно это сложное явление, где психологические фак­торы одерживают верх над данными реальной экономики, я называю «неоамериканской моделью».

     3. Исходя из вышеизложенных рассуждений, можно по­ставить вопрос: быть может, существует чисто европейская экономическая модель? Все располагает a priori к тому, чтобы предположить ее существование: работа общего рынка нача­лась более тридцати лет тому назад; европейское единство — не политическое, не дипломатическое, не военное и даже не социальное, а в основном экономическое единство; об этом по­стоянно говорят как о деле решенном или почти решенном.

     Однако это не так. В Европе не существует однородной экономической модели. Модель Великобритании ближе к мо­дели Соединенных Штатов, чем к германской. Экономиче­ская модель Италии, где господствует клановый капитализм, а государство слабое, где имеется огромный дефицит госу­дарственных финансов при удивительной живучести мелких и средних предприятий, несравнима ни с какой другой мо­делью, разве что с моделью китайской диаспоры.

     Мы еще недостаточно сказали, насколько схожи между собой Франция и Испания. Они разделяют сходные наследия протекционизма, дирижизма⁶ и инфляционистской корпора-

-------------------------------------------------

⁶ Дирижизм — теория и практика государственного регулиро­вания во Франции. (Прим. переводчика).

 

 

тивности. И та и другая страна, пострадав от подобной по­литики, освободились от этих архаизмов путем ускоренной модернизации. Обе страны все же плавают между тремя тен­денциями: организационные тенденции, которые, будучи вновь оживлены, могли бы сблизить эти страны с альпий­скими; «американский дух», дух создания все большего числа предприятий, развития биржевых спекуляций и уси­ления социальной напряженности, характерной для дуали­стических обществ; и наконец, «возвращение капитала» по-итальянски, с быстрым ростом личных состояний и славой великих семей. Вот почему мы не можем говорить о единой европейской модели.

4. Однако существует своего рода «крепкий орешек» эко­номической Европы. Здесь имеется два аспекта:

     альпийский аспект: альпийская зона — «зона немецкой марки», которая охватывает Швейцарию и Австрию (не счи­тая Нидерландов). В этих странах мы находим особенно сильные элементы европейской контрмодели, противополож­ной модели неоамериканской, учитывая, что никакая валюта не управлялась при жизни дольше одного поколения спосо­бом, более отличным от управления долларом, чем немецкая марка;

     аспект социальный; здесь как нельзя лучше подходит слово рейнский.

     Сопоставим слово рейнский со словом техасский. Техас — самый яркий образ Америки. Слово рейнский также подчер­кивает характерные черты новой Германии, где царит уже не прусский дух, а именно рейнский. Новая Германия была создана в Бонне, а не в Берлине.

     Это на берегу Рейна, на теплостанции Бад-Годесберг око­ло Бонна, немецкая Социал-демократическая партия решила на своем историческом съезде в 1959 г. примкнуть к капи­тализму, что в те времена было по меньшей мере удивитель­но. Однако в этом решении не было двусмысленности. Речь шла именно о капитализме, поскольку съезд подчеркивал «необходимость защиты и развития частной собственности на средства производства» и проповедовал «свободу конку­ренции и свободу предпринимательства». Осужденная в те времена всеми социалистическими партиями как измена, эта программа была мало-помалу признана ими под влиянием действительности, если не в их доктрине, то по крайней мере в поведении.

     Таким образом, Германия Гельмута Коля, наследница Германии Аденауэра, Эрхарда и даже Брандта и Шмидта, — пример того, что отныне следует называть «рейнской мо­делью капитализма», черты которой мы находим не только по течению европейской реки, в Швейцарии, Нидерландах, но также до некоторой степени в Скандинавии и особенно, с неизбежными культурными особенностями, в Японии.

     Теперь актеры на месте, сейчас начнется спектакль.

     Крах коммунизма привел к четкому проявлению проти­воположности двух моделей капитализма. Одна, «неоамери­канская», основана на личном успехе и краткосрочной фи­нансовой прибыли. Другая, «рейнская», с центром в Герма­нии имеет много общих черт с Японией, которая также ценит коллективный успех, согласие, заботится о долгосроч­ных результатах. История последнего десятилетия показы­вает, что вторая модель, «рейнская», которая до сих пор не имела права на получение вида на жительство, является, одна­ко, и более справедливой, и более эффективной.

     Триумф Гельмута Коля в Германии, уход в отставку Мар­гарет Тэтчер в Великобритании в конце 1990 г. — два со­бытия, которые не объясняются только внутренними полити­ческими трениями. Если отойти на некоторую дистанцию и взглянуть с высоты, то можно будет увидеть первый эпизод новой идеологической битвы — не только противо­стояние капитализма коммунизму, но также противобор­ство неоамериканского капитализма с рейнским.

     Это будет война, тайная, безжалостная, жестокая, но бес­шумная и даже лицемерная, как все религиозные войны. Война враждующих братьев, вооруженных двумя моделями, основанными на одной системе, война носителей двух анта­гонистических логик капитализма под сенью единого либе­рализма.

     Мы сожалели, что с прекращением идеологической борь­бы нам стало не хватать дебатов. Теперь мы не будем разо­чарованы.

 

 

Перейти к странице: серия "Этическая экономия"

Координация материалов. Экономическая школа

Контакты