ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

---

Й.А. Шумпетер. История экономического анализа /пер. с англ. под ред. В.С. Автономова,
в 3-х т. Т. 1. – 552 с., Т. 2. – 504 с., Т. 3. – 688 с. СПб.: Экономическая школа, 2001 г.

 

7. Соединенные Штаты

 

Общий фон индивидуальных достижений экономистов в Со­единенных Штатах примерно с 1870 по 1914 г. адекватно опи­сывается следующими хорошо известными фактами. В течение этого периода профессиональные американские ученые-экономи­сты добились национального и международного признания. Они получили определенное положение в университетах и в обществе, создали организацию и приобрели все атрибуты устоявшейся от­расли научных знаний. Они завоевывали все большее признание со стороны других лиц свободных профессий. Кроме того, сама американская экономическая наука все больше профессионали­зировалась. Но, начиная с почти с нулевой отметки в 1870 г., эта эволюция происходила так медленно, что увеличение числа по-настоящему компетентных профессионалов отставало от откры­вавшихся возможностей. Многие из тех, кто приобретал новую профессию, оставались практически неподготовленными. Они при­ступали к профессиональной деятельности, в то время как их сознание было наполнено предвзятыми идеями, которые они не были готовы пропустить через какие-либо аналитические жерно­ва, — даже дух прежнего движения «социальной науки» продол­жал заявлять о себе и во многом обусловил успех институциона-лизма. Отсюда и симпатии к популизму, которые питали многие экономисты. Другие, не найдя желаемого в своей стране, продол­жали опираться на европейские идеи и методы, но уже не толь­ко английские — в частности, путешествие в Германию стало почти обязательным эпизодом в карьере тех, кто мог это себе позволить (наподобие рыцарских странствий прошлого). Когда они встречались, после того как каждый находил свой индиви­дуальный стиль, они с трудом находили общий язык и едва по­нимали (не говоря уже о том, чтобы оценить) позиции друг дру­га. Именно этим было в значительной степени обусловлено от­сутствие согласия. Удивительно неодинаковые интеллектуальные уровни — не только в том, что касается научного инструмента­рия, — встречались сплошь и рядом, причиной тому — отсут­ствие единообразия в профессиональной подготовке и в общем образовании. В течение значительного времени не были вырабо­таны признанные профессиональные стандарты, и не всегда га­рантировалось компетентное преподавание. Многие добивались максимальных результатов, работая над какой-либо эмпириче­ской проблемой, представляющей национальный интерес и в со­вершенстве изученной ими. Именно в такого рода деятельности были достигнуты первые научные успехи. Но вначале «теория» была непопулярной у большинства и вызывала сопротивление (вполне независимо от усиливавшегося немецкого влияния), при­чем задолго до того, как это сопротивление было осознано и вер­бализовано. Все это имело свои очевидные достоинства, равно как и недостатки. Но постепенно ситуация исправлялась — посред­ством долгой, трудной, самоотверженной, но не бесславной борьбы.

Дабы вызвать в памяти читателя ряд фигур, которые (с од­ним-двумя исключениями) должны быть ему хорошо знакомы, лучше всего использовать схему, подобную той, которую мы при­меняли ранее. Прежде всего, а) мы обратимся к некоторым из тех, кто помог подготовить почву для направлений, развивших­ся в 1890-х гг. Они не соответствуют в точности категории «пат­риархов», упоминавшейся нами выше. Они были не более чем хо­рошими экономистами и хорошими преподавателями, которые и до и после начала развития вышеупомянутых направлений от­стаивали строгость рассуждений и всегда способствовали повы­шению профессиональных стандартов. Затем b) мы объединим в одну группу Кларка, Фишера и Тауссига. И наконец, с) рассмот­рим группу из нескольких репрезентативных авторов, чьи име­на так или иначе необходимы нам для общей ориентации.

Но мы не можем позволить себе упустить из виду экономи­ста, чей личный успех у публики был больше, чем у всех осталь­

1 Генри Джордж (1839-1897) — фигура слишком известная, чтобы нуж­даться в представлении. Кроме Progress and Poverty (Прогресс и бедность. 1879) следует упомянуть здесь лишь посмертно вышедшую книгу Science of Political Economy (1897). Его Complete Works, включая Life, вышли под редак­цией его сына (1906-1911). Научную оценку всех корней и свойств доктрины Джорджа можно найти в: Teilhac Е. Pioneers of American Economic Thought. 1936. Ch. III. 2 Прибыль предприятий он, так же как и Милль, разлагал на премию за риск, заработную плату и процент и поэтому не считал ее располагаемым излишком.

ных из нашего списка. Это Генри Джордж.¹ Приведу здесь све­дения о нем, имеющие отношение к истории экономического ана­лиза. Он был экономистом-самоучкой, но в самом деле был эко­номистом. В течение своей жизни он приобрел большую часть тех знаний и способностей вести экономические рассуждения, ко­торые могло бы дать ему университетское образование при то­гдашнем состоянии последнего. Этим он выгодно отличался от большинства из тех, кто предлагал панацеи. За исключением предложенной им панацеи («единый налог») и связанной с ней фразеологии, он был весьма ортодоксальным экономистом, чрез­вычайно консервативным в отношении методов — он применял те же методы, что и английские «классики». Особенно Генри Джордж уважал А. Смита. Маршалла и Бёма-Баверка он не по­нимал. Но вплоть до трактата Милля (включительно) он чувство­вал себя в экономической науке как дома и не разделял ни одно­го из связанных с ней современных заблуждений и предрассуд­ков. Даже предложенная им панацея — национализация не земли, но лишь земельной ренты с помощью конфискационного нало­га — сильно выиграла благодаря его компетентности как экономи­ста, поскольку он тщательно оформил свое «средство» так, чтобы нанести минимальный ущерб эффективности экономики частного предпринимательства. Профессиональные экономисты, фокусиро­вавшие внимание на предложении о едином налоге и осуждав­шие учение, происхождение и направление исследований Генри Джорджа, едва ли были к нему справедливы. Само предложение, явившееся одним из многих наследников impot unique <единого налога — фр.> Кенэ, хоть и омрачается ассоциацией с неприем­лемой теорией, согласно которой феномен бедности обусловлен исключительно поглощением всех излишков² земельной рентой, в экономическом смысле не является ошибочным, за исключени­ем того, что оно подразумевает необоснованный оптимизм каса­тельно выгод от введения этого налога. В любом случае это пред­ложение не следует низводить до уровня бессмыслицы. Если бы рикардианское восприятие экономической эволюции было кор­рентным, оно было бы очевидным и даже мудрым. На самом деле мудрым является то, что Джордж сказал в Progress and Poverty (Book IX. Ch. 1) об ожидаемых экономических последствиях ус­транения налогового бремени — если бы подобное устранение было осуществимо.

[а) Подготовившие почву.] Исследования и карьера тех, кто вошел в первую из выделенных нами групп, будут представлены следующими именами: Данбар (Dunbar), Хэдли (Hadley), Нью-комб (Newcomb), Самнер (Sumner), Уокер (Walker) и Уэллс (Wells).

Чарльз Ф. Данбар (1830-1900) не был тепличным продук­том университетского образования. Его карьеру можно назвать типично американской — в том смысле, который ныне остался лишь воспоминанием: прежде чем получить первую (постоянную) должность профессора экономики в Гарварде, он прошел через бизнес, фермерство, юриспруденцию, журналистику, управление газетой. К этому следует добавить его энергичное участие в управ­лении университетом, а также весьма успешную деятельность в качестве редактора Quarterly Journal of Economics, который он основал в 1886 г. Естественно, нам трудно ожидать, что он про­водил творческие исследования. Почему же тогда никакая исто­рия американской экономической науки не может быть полной без упоминания о Чарльзе Ф. Данбаре и что могут почерпнуть студенты из знакомства с ним и его деятельностью? На оба во­проса можно ответить одновременно: он знал предмет экономи­ческой науки исходя из собственного опыта; его ум был ясен и проницателен; его произведения, возможно, нельзя назвать «на­учными» в строгом смысле слова, но и в наши дни любой ученый мог бы многое из них почерпнуть;³ его административные спо­собности позволили ему организовать исследования в нашей об­ласти так, чтобы максимально использовать существовавшие воз­можности; наконец, основные элементы научного аппарата того времени не были настолько сложными, чтобы любой способный человек — интуитивно представляющий себе порядок вещей — не мог овладеть ими в очень короткий срок. Поэтому, не явля­ясь великим экономистом в том смысле, который мы вкладыва­ем в это слово здесь, он был великим экономистом перед Богом.

3 Его лучшие работы собраны в Economic Essays (1904; под ред. О. М. В. Спрэ-га, с введением Ф. В. Тауссига). По-прежнему заслуживает прочтения и его труд Chapters on Banking (частное изд. — 1885; 1-е изд. — 1891; 5-е изд. под ред. О. М. В. Спрэга: Theory and History of Banking. 1929).

Артур Т. Хэдли (1856-1930) был в большей степени акаде­мическим человеком, хотя его тоже следует считать скорее ад­министратором, чем преподавателем или исследователем. Рабо­та, благодаря которой мы упоминаем его здесь, — Economics... (1896). Читатель непременно должен заглянуть в нее. Он обна­ружит заключенное в убедительно представленную институцио­нальную оболочку (с большим вниманием к политической сфе­ре) ядро не очень утонченной, но вполне пригодной для исполь­зования и реалистичной теории, украшенной, как, пожалуй, и все учение Хэдли в целом, рядом удачных формулировок, — иде­альная вещь для общего знакомства с экономической наукой на приличном уровне. Кто может превзойти — на том уровне — его определение возрастающих и убывающих издержек? Издержки увеличиваются, если производитель устанавливает цену, по ко­торой он готов продать данное или меньшее количество продук­та, и издержки уменьшаются, если он готов продать по этой цене данное или большее количество продукта.

Саймон Ньюкомб (1835-1909) был прежде всего выдающим­ся астрономом. Он также преподавал и являлся автором трудов в области экономической теории, однако для приобретения того влияния, которого он заслуживал, этого было недостаточно. Нью­комб известен главным образом как приверженец концепции «здо­ровых денег» и яростный сторонник laissez-faire, но здесь его имя упоминается благодаря работе Principles of Poli­tical Economy (1885) — выдающемуся произведению американ­ской общей экономики в эпоху, предшествующую Кларку—Фише­ру—Тауссигу. Он не «достиг» уровня Джевонса—Менгера—Валь-раса, и его анализ был по сути «классическим». Но представление материала было мастерским и побуждающим к размышлению, а также в некоторых моментах оригинальным. К этим моментам не следует причислять «уравнение обмена», которое приписал ему Фишер; это было не более чем формулирование мысли, ко­торая уже тогда устарела.

4 Хотя политическая ориентация рассматриваемых нами личностей нахо­дится за рамками данного исследования, в случаях Ньюкомба и Самнера мож­но утверждать, что их ультралиберализм заходил столь далеко, что приводил к появлению теоретических и фактологических аргументов, которые наклады­вали отпечаток на их суждения как ученых-экономистов. Это, пожалуй, спра­ведливо и для каждого современного им европейца. Но не следует забывать, что в среде, сложившейся в Соединенных Штатах в ту эпоху, позиция Нью­комба и Самнера могла быть подкреплена такими фактами, которые впечатли­ли бы самого Маркса, когда он был «в историческом духе», но не оказали бы никакой поддержки экономическому либерализму, скажем М. де Молинари.

Уильям Г. Самнер (1840-1910) — во всех отношениях ака­демический человек и также приверженец концепции «здоровых денег» и яростный сторонник laissez-faire,⁴ в остальном принад­лежал к числу исследователей совсем иного типа. Он был выда­ющимся социологом (его анализ «обычаев» был чрез­вычайно богатым вкладом в науку), а его исследования по ис­тории денег и финансов принадлежат к лучшим произведениям американской экономической науки.⁵ Но он упоминается здесь не поэтому, а по той причине, что он в то же время был сильным и вдохновляющим преподавателем с широким кругозором — имен­но он, историк и социолог, привлек внимание Ирвинга Фишера к возможностям математической теории! — который со своей кафедры в Йельском университете проповедовал высокие стан­дарты учености.

Френсис Эмейза Уокер (1840-1897), сын Эмейзы Уокера, был, так же как Данбар и Хэдли, прежде всего администратором в Массачусетском технологическом институте. В свое время он был также настоящим воином и выдающимся государственным служащим (департамент государственных сборов, департамент переписи населения). Но его неутомимое трудолюбие позволило ему заслужить репутацию хорошего ученого. Эта репутация ос­новывается прежде всего на его исследованиях денег и валютной политики (см. ниже, глава 8); хорошо зарекомендовал он себя и в общей экономической теории.⁶ Он был из тех, кто, соприкос­нувшись с чем-либо, непременно внесет свои улучшения. Он на­ходился на переднем плане во многих областях: кроме прочего, он был первым президентом Американской экономической ассо­циации, президентом Американской статистической ассоциации, сопрезидентом (или вице - ('assistant') -президентом Institute In­ternational de Statistique (Международного статистического ин­ститута). Поэтому как ученый-экономист он получил даже боль­ше, чем заслуживал, как при жизни, так и в исторических исследованиях. В частности, его собственный вклад в экономи­ческую теорию заработной платы как остаточного дохода, акцен­тирование роли предпринимателя, критика теории фонда зара­ботной платы, возможно, удостоились большего внимания, чем могло бы быть в случае, если бы все это было предложено менее известным человеком. Но я говорю это, чтобы защитить память остальных — а также охарактеризовать положение в американ­ской экономической науке того времени, — а не приуменьшить заслуги человека, чье имя определенно заслуживает увековече­ния в истории экономической науки.

5 Основные произведения Г. Самнера: History of American Currency (1874) и последовавшая за ней History of Banking in the United States (1896).
6 См., в частности: The Wages Question (1876) и учебник Political Economy (1883). Библиография, дающая представление о диапазоне деятельности Уокера, собрана в: Publications of the American Statistical Association. 1897. June.

Дэвид Э. Уэллс (1828-1898) нам уже известен. Я упоминаю его снова, дабы продемонстрировать читателю, насколько важ­ным во всех американских исследованиях был фактологический компонент — в том числе и в произведениях по общей экономи­ке. Его знаменитая работа Recent Economic Changes (1889), ко­торую должен изучить любой современный студент-экономист, прекрасно иллюстрирует мою мысль. Уэллс упомянут здесь как представитель большого класса исследователей. Почти равен ему в этом качестве Кэрролл Д. Райт (1840-1909). Однако нам не следует превращать обзор в каталог.

[b) Кларк, Фишер и Тауссиг.] Как среди приверженцев, так и среди оппонентов Кларка и Тауссига не может быть больших расхождений во мнениях по поводу того, какое место в амери­канской экономической науке первого десятилетия XX в. они занимали, но такие расхождения могут быть относительно роли Фишера в данный период. Трудно оценить роль упомянутых ис­следователей именно в истории американских экономических исследований. Все трое были совершенно разными. Все, что есть общего между ними, — это их выдающееся положение и то, что все они были «чистокровными» академическими экономистами. Однако, может быть, есть еще что-то. Все трое были выдающи­мися экономистами в техническом смысле; в остальном они без сомнений соглашались с основными общими местами, приняты­ми в то время в их стране: все они были типичными animae candi-dae Americanae <простодушными американцами>. Но даже их противники едва ли станут отрицать, что независимо от времени и обстоятельств они были для всего мира великими американ­скими экономистами того периода.

Джон Бэйтс Кларк (1847-1938), последний из претендентов на независимое открытие принципа предельного анализа и созда­тель одной из наиболее значительных теоретических структур на основе этого принципа, не получал достойной трибуны вплоть до 1895 г., когда он был приглашен в Колумбийский университет. Он оставался в университете до отставки в 1923 г., и в период его пребывания там получило признание его учение, популяр­ность которого длилась, можно сказать, с 1895 по 1910 г. Но все фундаментальные элементы его теоретической системы были со­зданы прежде, в основном, как я полагаю, в 1880-е гг., хотя некоторые, пожалуй, возникли в его сознании в начале 1870-х, перед посещением Европы. Отчасти это видно из его статей, опуб­ликованных в 1880-х гг., которые, если бы позволяло место, мо­гли быть рассмотрены здесь для выявления стадий развития его научных взглядов в очень интересном ракурсе. Эти статьи так­же подтверждают вышеупомянутую претензию, поскольку рас­крывают его собственный путь к концепции распределения на основе предельной производительности: он стремился превратить рикардианскую теорию ренты, которая у Рикардо не выполняла иной функции, кроме устранения ренты из обсуждения пробле­мы цены путем объявления ее интрамаржинальным излишком , в принцип, который был бы в равной степени применим ко всем видам конкурентных доходов («закон трех рент»). При этом он сумел не впасть в тавтологию в про­цессе рассуждений — и мимоходом вполне естественно прийти к понятиям предельной полезности (или антиполезности). Несмот­ря на приоритет Тюнена, с одной стороны, и Джевонса, Менгера и Вальраса — с другой, это было достижением первостепенной важности, обладающим (как мы можем добавить теперь) субъек­тивной оригинальностью, но отнюдь не единственным достиже­нием Кларка. Помимо развития теории капитала (см. ниже, гла­ва 6, § 2с) он сделал большой шаг на пути к удовлетворительной теории предпринимательской функции и предпринимательского дохода и в связи с этим другой большой шаг — к прояснению всех проблем экономической теории, возникающих при четком разделении между стационарными и эволюционными состояни­ями. На самом деле он идентифицировал его с разделением меж­ду статикой и динамикой. Но это не имело большого значения. Он видел сущностные моменты в конструировании модели ста­ционарного состояния и ввел для описания его свойств понятие «синхронизации». Поэтому называть Кларка только лишь мас­тером американского маржинализма означает недооценивать весь его аналитический вклад в науку. Если его достижения и менее значительны, чем достижения Бёма-Баверка, Маршалла и Валь­раса в некоторых отношениях, они более значительны в других.⁷

^{7 Первая книга Кларка The Philosophy of Wealth (1885), хорошо харак¬теризующая этого человека и его мировоззрение — а возможно, также и дух среды. — не имеет отношения к нашему исследованию, за исключением одного момента, который я и собираюсь упомянуть в тексте. Однако она весьма спо¬собствовала становлению его репутации. Его знаменитый труд Distribution of Wealth («Распределение богатства») вышел в 1899 г. Это теория стационарного процесса; все ее существенные элементы были опубликованы им ранее. Что касается личных аспектов, эта дата столь же вводит в заблуждение, сколь и 1890 г. в случае Маршалла. Почти равна предыдущей по значению книга Кларка Essentials of Economic Theory (1907). Из остальных его работ следует упомянуть здесь лишь Control of Trusts (1901; переписана в сотрудничестве с сыном в 1912 г.) и Problem of Monopoly (1904). Но мы не должны забывать о его фак¬тологических исследованиях, особенно в сотрудничестве с Отделением эконо¬мики и истории Фонда Карнеги. Позволю себе привлечь внимание читателя к очаровательному Memorial, посвященному памяти этого замечательного и мило¬го человека, созданному его детьми и напечатанному частным образом в 1938 г.}

Но он широко известен как среди американских экономистов, так и во всем мире именно как мастер американского маржинализ-ма.⁸ Читатель, вероятно, столь часто слышал о школе Кларка, или Маржиналистской школе, что может удивиться тому, что я с трудом принимаю это словосочетание. Все американские и мно­гие зарубежные экономисты, хоть в какой-то степени интересо­вавшиеся экономической теорией, конечно же подверглись зна­чительному влиянию Кларка и учились у него. По этому поводу вопросов не возникает. Круг «союзников и симпатизирующих» был чрезвычайно широк, и определенно имелись последователи за рубежом. Но точную степень его влияния трудно определить, потому что, насколько позволяет его теория распределения, это влияние причудливо смешивается с влияниями всех прочих со­здателей подобных систем. Даже в Соединенных Штатах нужно весьма тщательно изучить автора — его теоретическую манеру, например, — чтобы удостовериться в том, вывел ли он свою те­орию предельной производительности из теории Кларка, Мар­шалла или австрийцев. Еще важнее отсутствие ясно различимо­го «ядра» в том смысле, в котором его составляли преданные ученики Рикардо и Маршалла. Строго выдержанные «в стиле Кларка» работы столь же редки, сколь многочисленны работы, обнаруживающие его влияние. Среди важных теоретических про­изведений есть одно, автор которого ближе всего подошел к со­зданию кларкианской доктрины, — это книга Карвера,⁹ но, за исключением учебников, я не знаю никаких других.

8 См. об этом главу, посвященную Кларку, в: Нотап Paul Т. Contemporary Economic Thought. 1928. 9 Carver Thomas N. Distribution of Wealth. 1904. Пользуясь возможно­стью, я упомяну имя американского теоретика, который создал маржиналист-скую теорию независимо от Кларка, — это Стюарт Вуд, другой пример пора­зительной «субъективной оригинальности». Около 1889 г. Вуд фактически сам открыл всю вальрасианскую систему с добавлением переменных производствен­ных коэффициентов (коэффициентов замещения). Насколько можно судить по теоретическому фундаменту, он мог бы написать и маршаллианский трактат. См.: Stigler G. J. Stuart Wood and the Marginal Productivity Theory // Quarterly Journal of Economics. 1947. Aug. P. 644.

Тем не менее термин «маржинализм» почти сразу стал рас­сматриваться как название отдельной школы. И не только: он получил даже политическую коннотацию и стал обозначать в глазах некоторых реакционное чудовище, готовое защищать ка­питализм и саботировать социальную реформу. С точки зрения логики в этом нет никакого смысла. Предельный принцип сам по себе является инструментом анализа, использование которого становится необходимым на определенной ступени развития это­го анализа. Маркс использовал бы его самым естественным обра­зом, если бы родился пятьюдесятью годами позже. Этот термин может служить названием школы не больше, чем использование дифференциального исчисления может характеризовать научную школу или группу в математике или физике. На сегодняшний день частое использование термина «маржинализм» отражает оши­бочные представления о природе этого принципа. A fortiori он не может иметь никакого отношения к политике или социаль­ной философии: это прекрасно поняли в Англии, где ни один радикал или социалист не обижается на подобные ярлыки. Лишь политическая или этическая интерпретация результатов предель­ного анализа может вызвать подобное отношение. И, как отме­чалось ранее, Кларк был отчасти повинен в этом. Конечно, он был вправе излагать в книге Philosophy of Wealth свои этические оценки, хотя оценки такого рода «действуют на нервы» радика­лам. Но он пошел дальше и заявил, что распределение в соответ­ствии с «законом» предельной производительности «справедли­во». И это в глазах экономистов, подавляющее большинство ко­торых относилось к теории принципиально враждебно, породило ассоциацию между «кларкианским маржинализмом» и апологе­тикой капитализма, вопреки тому факту, что в рассуждениях ученых-экономистов социалистических убеждений, таких как профессора Ланге и Лернер,¹⁰ тот же «маржинализм», исключая технические различия, играет в точности ту же роль, какую он играл у Кларка.

10 Чтобы более не возвращаться к этому вопросу, воспользуемся возмож¬ностью упомянуть другой фактор, подкрепляющий эту ложную ассоциацию. Реформаторы, как и прочие люди, не могут не совершать ошибки. Обязанность профессионального экономиста — указывать на эти ошибки. Если экономист при этом использует методы «предельного» анализа, то по-человечески понят¬ная обида критикуемого лица зачастую принимает форму недовольства тем, что оно подверглось нападению реакционного чудовища под названием «мар¬жинализм». Если бы со стороны критикуемого была допущена логическая ошибка, он, как правило, мог бы убедиться в ней без использования этого скромного аналитического аппарата. Но, не понимая теорию, он не знает о своей ошибке и естественным образом настраивается враждебно по отношению к тем моментам аргументации критика, которые понимает меньше всего.

Фрэнк Уильям Тауссиг (1859-1940), которого мы рассмот­рим следующим, еще более, чем Кларк или Фишер, пострадает от моей неспособности создать в рамках доступного мне места законченные портреты таких индивидуальностей. Он достиг вид­ного положения позже, чем Кларк, и его влияние все еще уве­личивалось, когда в 1917 г. он принял должность председателя только что созданной Тарифной комиссии Во время войны он занимал ряд государственных должностей, укрепивших его репутацию и усиливших его авторитет. За ис­ключением этого перерыва, он был преподавателем в Гарварде в течение всей своей взрослой жизни — и определенно одним из величайших преподавателей экономики. Его преподавательская работа в аудитории, направляющие советы и последнее, но не менее важное, — его личный пример — сформировали бесчислен­ное множество молодых умов. И никто не внес большего вклада в постоянное повышение уровня преподавания в течение данно­го периода. Однако, за исключением исследований международ­ной торговли, Тауссиг не создал школы в нашем смысле. С точ­ки зрения затрат рабочего времени его исследования были преж­де всего фактологическими: в частности, он был выдающимся специалистом по международной торговле и особенно по тарифам. Даже в этой области факты идут впереди — ранние публикации по этой теме вылились в его классический труд Tariff History of the United States (1888), — а теория лишь следом за ними (Inter­national Trade. 1927), хотя он был мастером сращивания факто­логического и теоретического анализа. Кроме того, он проявлял интерес к экономической социологии, что привело к важным результатам, примером чему служат его работы Inventors and Money Makers (1915) и American Business Leaders (в соавторстве с К. С. Джослином; 1932). Корни его теории следует искать в работах Рикардо и Бёма-Баверка, влияние которых отчетливо проявилось в его наиболее амбициозном теоретическом труде Wa­ges and Capital (1896; репринт Лондонской школы — 1932). Вос­питанный старой традицией, он оказывал курьезное сопротивле­ние новым доктринам — за исключением теории капитала Бёма-Баверка, — возможно, поэтому он больше, чем другие авторы, нравился Маршаллу. Но это сопротивление постепенно ослабева­ло, и в конце концов от него ничего не осталось, исключая опре­деленные формальные оговорки, которые не так уж далеки от Маршалловых. Поворотным пунктом стала работа Тауссига Out­lines of a Theory of Wages (Proceedings of the American Economic Association. 1910. Apr.), ознаменовавшая полное принятие пре­дельного анализа. В адрес преподававшейся им общей экономи­ческой теории, несомненно, можно высказать критические сооб­ражения с технической точки зрения, и некоторые их них спра­ведливы даже ex visu 1900 г. Но он был не только теоретиком, историком и экономическим социологом, но и выдающимся эко­номистом. Первое издание его книги Principles of Economics (1911) помогает нам понять, «что получали студенты» в то время.¹¹

11 Поскольку в рамках данной книги невозможно в полной мере отдать
должное выдающейся личности Тауссига, позволю себе обратить внимание
читателя на воспоминания, опубликованные несколькими его коллегами в
Quarterly Journal of Economics (1941. May). [Текст был написан Й. А. Шумпе-
тером при содействии Артура X. Коула и Эдуарда С. Мэйсона.]

Ирвинг Фишер (1867-1947) был типичным представителем Йельского университета — одной из двух звезд первой величи­ны, украсивших научную репутацию Йеля (другой звездой был Уиллард Гиббс, великий физик). Он был математиком по обра­зованию и даже преподавал астрономию в течение года. Мы оста­вим в стороне все его научные или пропагандистские начинания (трезвенность, евгеника, гигиена и т. д.), не имевшие ничего об­щего с экономическим анализом, и до поры до времени также его работы о деньгах и циклах, которые будут рассмотрены в последней главе этой части. Мы также не можем углубляться в изучение его значительного вклада в теорию статистики (индек­сы, распределенные лаги¹² и т. д.), лишь подчеркнем, что благо­даря ему статистические методы стали частью экономической теории, а не простым приложением к ней, — иными словами, он был по сути эконометристом, стоящим в одном ряду с Петти и Кенэ. Мы вынуждены ограничиться тремя его основными ра­ботами по общей теории. Первая, его диссертация Mathematical Investigations in the Theory of Value and Prices (1892; репринт — 1926), является мастерской демонстрацией основ вальрасианской системы. Однако Фишеру принадлежат (по меньшей мере¹³) два вклада первостепенной важности и оригинальности: он предло­жил метод измерения предельной полезности дохода (позднее

12 Следует заметить, однако, что идея распределения эффекта возмущения между несколькими последовательными значениями переменной имеет величайшее значение для экономической теории. Конечно, нереалистично — фактически это знак безысходности — утверждать, что изменение переменной х, происходящее в момент времени t, влияет на значение х (или любой другой переменной, зависимой от х) только в момент времени t + n и ни в какой другой. Все мы знаем, что резкое изменение, скажем, цены или группы цен повлияет на последующие уровни этой и других цен через более или менее длительный период, причем интенсивность этого влияния будет меняться в течение этого периода. Экономические рассуждения, не принимающие это в расчет, представляются инфантильными. И все же Фишер первым попытался решить эту проблему и разработать метод, который позволил бы учесть ее статистически. Этот метод (улучшенный Францем Л. Альтом) был весьма несовершенен. Но он представлял собой новаторское начинание, которое принесло результаты в последующие эпохи. Читатель найдет все необходимые ссылки в: Alt Franz L. Distributed Lags // Econometrica. 1942. Apr. 13 Были и другие достижения. Но я хочу ограничиться двумя, которые сегодня являются общепризнанными.

разработанный им в статье, опубликованной в Economic Essays Contributed in Honor of John Bates Clark (1927)) и заложил осно­вы анализа кривых безразличия во второй части Mathematical Investigations, где он трактовал (подобно Эджуорту) полезность каждого товара как функцию количеств всех товаров. Вторая работа, Nature of Capital and Income (1906), которой восхищался Парето, не только содержит в себе первую экономическую тео­рию бухгалтерского учета, но и является (или должна являться) основой для современного анализа доходов.¹⁴ В третьей работе, The Rate of Interest (1907; переделана и опубликована в новой редакции в 1930 г. под заглавием The Theory of Interest),¹⁵ его щедрое признание приоритета Рэ и Бёма-Баверка не позволило мощной оригинальности его собственного исследования заявить о себе должным образом. Теория «нетерпения» <'impatience' theo­ry of interest> является лишь одним из ее элементов. Гораздо точнее ее сущность можно было бы передать под заголовком вро­де «Новая теория капиталистического процесса». Среди многих менее значительных новшеств введение концепции предельной эффективности капитала (он называл это предельным уровнем дохода относительно издержек) заслуживает особого внимания.¹⁶ Все это плюс исследования Фишера в области денег и цик­лов, возможно, позволит кому-нибудь из будущих историков на­звать Фишера величайшим американским ученым-экономистом вплоть до сегодняшнего дня. Но не таким было мнение его со­временников. В кругу профессионалов и более широкой публи­ки, если говорить о рассматриваемом периоде, Фишер не полу­чил широкого признания до тех пор, пока не стал неприятным большинству людей Фишером «укрепленного (compensated) дол­лара». Да и позже он ассоциировался со «стабильными деньга­ми», «100-процентным покрытием депозитов резервами» и дру­гими подобными словосочетаниями, которые отвлекали внима­ние от его чисто научных исследований. В этих и других делах Фишер, реформатор наиболее высокого и чистого типа, никогда не считался с издержками — даже наиболее болезненными, — и его стали считать чудаком. Соответственно, страдала и его ре­путация как ученого. Вдобавок к этому особенности его дости­жений не способствовали быстрому успеху. Работа Mathematical Investigations прошла, конечно же, практически незамеченной и получила заслуженное признание лишь тогда, когда ее содержа­ние перестало представлять какой-либо интерес, кроме истори­ческого. Содержание Capital and Income воспринималось боль­шинством как набор детально разработанных тривиальностей. Rate of Interest повезло больше как в национальном, так и меж­дународном масштабе, но представляется сомнительным, что идеи этого труда были в полной мере восприняты читателем до выхо­да в 1930 г. переработанного издания.

14 Опять-таки это лишь основные ее черты. В приложениях содержится очень много идей, которые оказывают стимулирующее воздействие даже на того, кто не согласен со всеми результатами Фишера.
15 В это издание включена значительная (но недостаточная) часть Capital and Income и основные пункты монографии Фишера (Fisher I. Appreciation and Interest // Publications of the American Economic Association. 1896. Aug.).
16 Следует сделать мимоходом два замечания. Во-первых, идентичность концепции Фишера и кейнсианской предельной эффективности капитала была признана Кейнсом (и Каном), но отрицалась некоторыми последователями Кейнса, особенно профессором Лернером. Во-вторых, подчеркивая щедрое признание Фишером достижений Бёма-Баверка, я не противоречил своему заявлению, сделанному выше, в § 4а. Фишер не осознавал в полной мере значение достижений Бёма-Баверка и придавал чрезмерную важность поверхностным дефектам рассуждений последнего. Это вполне сочетается с нашим заявлением о том, что Фишер великодушно признавал все достижения, которые он смог
увидеть у Бёма-Баверка: Фишер, Кейнс и Виксель являются теми тремя авторами, которых я должен назвать, если меня попросят проиллюстрировать примерами то, что я подразумеваю под «адекватным признанием» заслуг предшественников. На самом деле эти трое олицетворяют нечто большее: всех троих следует защищать от последствий их готовности отыскивать предшественников, которая иногда заходит столь далеко, что искажает истинное положение вещей.

[с) Другие ведущие фигуры.] Экономическая наука больше всего напоминает постороннему наблюдателю Вавилонскую баш­ню. Однако мы уже видели и в еще большей степени увидим в следующей главе, что при более глубоком взгляде на положение дел это впечатление не только легче поддается объяснению, но и менее оправданно, чем может показаться. В этом подразделе мы несколько углубим наше описание, упомянув еще несколько ве­дущих фигур, выделившихся из подразделений быстро растущей армии американских экономистов, которая и тогда, и сейчас раз­вивалась в кажущемся беспорядке. Еще раз попрошу читателя вспомнить, что в предыдущей главе мы упоминали представите­лей институционализма¹⁷ (в частности, Веблена и Коммонса); еще несколько имен будут названы в нашем обзоре исследований рас­сматриваемого периода в прикладных областях.¹⁸ Но также на­

17 [Следует напомнить, что Шумпетер намеревался писать об американском институционализме в главе 4, которая не была завершена.]
18 Наряду с невозможностью в полной мере отдать должное исследованиям в прикладных областях эта процедура, несомненно, имеет и другие недостатки. Чтобы проиллюстрировать эти недостатки, выберем такую личность, как Уильям 3. Рипли (1867-1944). Человек, писавший о европейских расах, читавший лекции о железных дорогах и по экономике труда — и это далеко не полное описание его деятельности, — явно неадекватно характеризуется своими исследованиями в любой из этих областей. Некоторые из тех, кто был

поминаю, что в соответствии с целями этой книги мы вынужде­ны исключить или перевести на второй план тех, кто не сделал ничего значительного в изучаемом нами предмете (т. е. для раз­вития аналитического аппарата) и не добился успехов в его ис­пользовании (хотя их деятельность была неоценимой для коллег и студентов). В качестве примера я приведу уважаемые имена Генри С. Адамса, Эли, Холландера, Лафлина, Сигера и Cелигмена.¹⁹ В одном из подразделений (которое в основном он и создал) профессор Фрэнк А. Феттер (1863-1949) в первом десятилетии нашего века занял лидирующую позицию. Он был прежде всего теоретиком (хотя и не только им), сторонником научного прогрес­са и врагом теоретических пережитков. Иногда его классифици­руют как «австрийца», но это не вполне корректно. Действитель­но, в то время всякое серьезное теоретическое начинание неиз­бежно опиралось на основы, заложенные Джевонсом, Менгером и Вальрасом, и нематематики предпочитали вариант Менгера уче­ниям двух других. Также верно и то, что он не любил Маршал­ла — именно потому, что последний пытался сохранить пережит­ки прошлого, — возможно, это чувство было взаимным. Но все­го этого недостаточно, чтобы считать человека последователем Менгера. На данном фундаменте Феттер возвел свое здание, ко­торое было его собственным как в целом, так и во многих дета­лях, таких как теория «психического дохода» (psychic income). Животворящее влияние его критических опытов на интерес аме­риканских экономистов к теории трудно переоценить.²⁰

^{у него студентом в Гарварде, говорили мне, что они получали от него больше вдохновения, чем от кого-либо другого, причем на этом факультете преподава¬ли Тауссиг, Карвер и Янг. Поэтому его следовало бы причислить к представи¬телям «общей экономики», каковы бы ни были его недостатки в технике ана¬лиза. И это справедливо для многих исследователей подобного типа.
[К сожалению, обзор исследований рассматриваемого периода в приклад¬ных областях не был завершен.]
19 Если читатель пожелает, он легко может последовать приглашению, стоящему за упоминанием этих имен. Особенно следует обратить внимание на очень поучительные некрологи памяти Эли, превосходного немецкого профессора в образе американца (автор — X. С. Тейлор; Economic Journal. 1944. Apr.), и Селигмена, доброжелательного лидера и неутомимого труженика (ав-
тор — Г. Ф. Ширрас; ibid. 1939. Sept.). Работа Холландера о Рикардо уже упоминалась, а некоторые работы Лафлина по теории денег, Адамса и Селигмена по государственным финансам будут рассмотрены в соответствующих местах. О Карвере мы говорили выше.
20 Внимательного прочтения Principles of Economics (1904) Феттера не вполне достаточно для обоснования вышеприведенных заявлений. Но в книге содержатся все сущностные элементы того, что можно назвать системой Феттера. Некоторые его статьи встретятся нам позже. Одна из них, об отношении между рентой и процентом, иллюстрирует факт, размывающий четкие границы}

Имя Фреда М. Тейлора (1855-1932) приходит на ум всякий раз, когда мы чувствуем себя достаточно благодушными, чтобы поздравить себя с высоким уровнем экономического анализа в стране. Он был выдающимся преподавателем экономической тео­рии, владевшим теоретическими рассуждениями до мелочей, и воспитал очень многих, среди них некоторые из самых выда­ющихся сегодняшних экономистов: существует школа Тейлора, хотя и не в смысле единой доктрины одного мастера. Его соб­ственное исследование основывалось на опыте преподавания и стало частью последнего; он долго колебался, прежде чем его опублико­вать. Но когда книга (Principles of Economics. 1911; 9-е изд. — 1925) наконец вышла, она имела большой успех. Хотя в техническом плане она вызывает немало возражений, но почему бы современ­ным студентам не освежиться, погрузившись в мир проблем Тей­лора, которые, конечно, — как и проблемы большинства теоре­тиков той эпохи — кажутся сегодня такими далекими. Весьма значительный вклад Тейлора в теорию социалистической эконо­мики будет упомянут в другом месте.

К концу рассматриваемого периода перед теоретиком нема­тематического склада вставали все более сложные задачи. Это было причиной затруднительного положения Тейлора и главным источником его недостатков. То же можно сказать и о Герберте Дж. Дэвенпорте (1861-1931). Если мы хотим оценить положение этих (и им подобных) исследователей в истории и их деятель­ность, мы не должны применять к ним современные стандарты строгости рассуждений, так как в то время еще существовало весомое оправдание для тех, кто не имел представления о вещах, которые представляются элементарными сегодня, — таких как непрерывность, маржинальные приращения (incremental quanti­ties), определенность (determinacy), устойчивость и т. д. В резуль­тате эти люди, с одной стороны, боролись с трудностями, кото­рые представляются сегодня мнимыми, а с другой стороны, не видели проблем, беспокоящих нас.²¹ Г. Д. Дэвенпорт был пре­восходным теоретиком и выдающимся

влияния Феттера, а именно существование параллелей между его системой и учением Фишера. Статья The Passing of the Old [Ricardian] Rent Concept <«Кончина старой [рикардианской] концепции ренты»> является наиболее ярко вы¬раженным антимаршаллианским произведением Феттера. Я не знаю, как Маршалл воспринял изложенную Феттером (кстати, всецело обоснованную) схему. Но я знаю, что Эджуорт обиделся на нее по малоубедительной причине — ему не нравились статьи с подобными названиями.
21 Это хорошо иллюстрирует контекст, в котором даже в экономической теории возможно говорить о «прогрессе» и осмысленно оценивать данный уро¬вень развития как более низкий, чем наш. Подобное вообще недопустимо по отношению к «экономической мысли». Экономисты того времени имели мне¬ния о социальной и экономической политике, которые отличаются от мнений,

преподавателем своей эпо­хи, и сообщество экономистов должно быть признательно за бес­конечные страдания, которые ему пришлось испытать в попыт­ках решить фундаментальные теоретические проблемы того вре­мени.²² Другая интересная деталь: он был сторонником Веблена и убежденным радикалом среднезападного типа, который видел злые силы реакции, выходившие как на профессиональную, так и национальную политическую сцену, не предпринимая никаких усилий — очевидно, считая это излишним — для подтверждения их существования. Таким образом, Дэвенпорт служит одним из примеров того, что исследования в области теории в ту эпоху были вполне совместимы с симпатиями к институционализму.Труды этих и других ученых плавно, без резкого перехо­да сливаются с той частью современных исследований, которую можно ассоциировать с такими именами, как Дж. М. Кларк, Ф. X. Найт, Дж. Вайнер и Э. А. Янг. Этого указания вполне до­статочно.²³ Мы должны удовлетвориться взглядом на один из ярчайших «мазков» на картине той эпохи — Пэттена, а затем на одинокую вершину — Мура.

превалирующих в наши дни. Но эти различия детерминированы социальными условиями и Zeitgeist. Здесь бессмысленно заявлять о нашем превосходстве над ними или говорить о прогрессе. Но если речь идет об анализе и поскольку мы стараемся сделать нечто подобное тому, что пытались делать теоретики того времени, то можно говорить о прогрессе как о переходе от менее совер¬шенной к более совершенной технике. Например, есть определенный смысл в заявлении, что современная стоматология или транспорт превосходят стомато¬логию и транспорт 1900 г.
22 См. в особенности его работу Value and Distribution (1908) — это одна из тех книг, которые способны как пресытить читателей, так и принести им пользу. Она содержит ряд моментов, которые по меньшей мере субъективно оригинальны. Его книга Economics of Enterprise (1913) хотя и посвящена не критике, а созиданию, на самом деле менее оригинальна. Я слышал о его рукописи (но не видел ее), рассматривающей маршаллианскую систему, — The Economics of Alfred Marshall (1935). Его учебники ничем не примечательны. Но некоторые его статьи при наличии места следовало бы изучить глубже.
23 Нет необходимости «представлять» столь хорошо известные фигуры, как первые три, но я воспользуюсь возможностью, дабы сказать несколько слов об Эллине А. Янге (1876-1929). Этому выдающемуся экономисту и блестящему теоретику грозит опасность забвения. Сборник очерков Economic Problems, New and Old (1927) и книга An Analysis of Bank Statistics for the United States (1928; впервые опубликована в: Review of Economic Statistics. 1924-1927) являются его основными печатными работами и не дают никакого представления о широте и глубине его рассуждений и еще меньше — о его значении для американской экономической науки и многочисленных учеников. Но ex ungue leonem — иными словами, читатель может получить некоторое представление об этом льве по одному когтю, а именно по его статье Increasing Returns and Economic Progress // Economic Journal. 1928. Dec. Он одним из первых осознал переходную стадию, в которую вступил экономический анализ после 1900 г., и соответствующим образом перестроил свое учение — оно, насколько я понимаю, может быть описано как гибрид Маршалла и Вальраса с добавлением многих собственных нововведений. Одна из причин того, что его имя живет лишь в памяти тех, кто знал его лично, состоит в его обыкновении скрывать, а не подчеркивать собственные суждения: например, нужно быть не только специалистом, но и очень внимательным читателем, чтобы понять, что в его кратком и непритязательном анализе национальной банковской статистики заключена лучшая часть целостной теории денег и кредита.

Если бы видение являлось самым главным качеством, то Саймон Пэттен (1852-1922) — который преподавал в Пенсиль­ванском университете с 1888 по 1917 г. — должен был бы остать­ся в истории как человек, равных которому было мало. Если бы все дело было в технике, он едва ли занял бы какое-либо место. На самом деле он находится где-то посередине и занимает осо­бую позицию, в значительной степени самостоятельную. В основ­ном его помнят по его выступлениям в защиту протекционизма — уже одно это воздвигало барьер между ним и подавляющим боль­шинством экономистов — и по его концепции «экономики изо­билия» <'economy of plenty'>, в которой ни убывающая отдача, ни бережливость не имели более первостепенной важности. Это, с одной стороны, отдает дилетантизмом, с другой же стороны, представляется успешным предвосхищением будущих течений экономической мысли. Ни одно из этих впечатлений не отража­ет реальности в полной мере, но в то время экономисты были склонны верить первому, хотя всегда в той или иной степени признавали то, что можно назвать конструктивной силой идей Пэттена, и тем более ценили в нем энергичного преподавателя и восхитительного собеседника (завтрак в обществе которого мог плавно перейти в ланч).

Место Генри Ладуэла Мура (род. 1869) в истории экономи­ческой науки столь же гарантированно, как и место Пэттена сре­ди своих современников. Не упомянуть о нем в каком-либо из бу­дущих исследований по истории нашей науки будет равносильно тому, чтобы забыть сэра Уильяма Петти. И это одинаково справед­ливо и для тех экономистов будущего, кто будет им восхищать­ся, и для тех, кто будет неодобрительно относиться к каждой написанной им строчке. Дело в том, что его имя неразрывно ас­социируется со становлением современной эконометрики, кото­рая должна неизбежно, хотим мы этого или нет, становиться все более и более синонимичной технической экономической науке . Наименьшая из его заслуг, достойных не­увядающей славы, состоит в том, что его исследования являются источником потока статистических кривых спроса, извергав­шегося в начале 1930-х гг. Важной была его смелая попытка раз­работать посредством нескольких изобретательных приемов ста­тистически операциональную сравнительную статику (см. ниже, глава 7). Это начинание, воплощенное в серии статей, которую он развил в книгу Synthetic Economics, вышедшую в 1929 г., представляет собой одно из тех исторически значимых произ­ведений, которые являются выдающимися независимо от того, используем мы их или нет. Поэтому как в интересах нашей кар­тины экономической науки той эпохи, так и в интересах социо­логии науки необходимо остановиться на мгновение, дабы объ­яснить, почему человек такого масштаба не получил большей известности. Дело в том, что хотя он и снискал некоторое при­знание своими статистическими кривыми спроса — в основном через своего последователя Генри Шульца — и вызвал некоторое удивление своей теорией циклов на основе колебаний урожайно­сти — улучшенной версией теории Джевонса, — его репутация была не такой, какой она должна была быть.

Первая причина, конечно, заключается в характере его ра­бот. Старание сделать вальрасианскую систему статистически опе­рациональной есть нечто находившееся всецело за пределами на­учного кругозора той эпохи.²⁴ Второй причиной послужила его великая скромность и в то же время чрезвычайная чувствитель­ность. Его исследовательская программа могла бы быть воспри­нята и даже обрела бы институциональную поддержку, если бы она «проталкивалась» с помощью энергичной пропаганды и рек­ламировалась как программа борьбы против существующей — «ортодоксальной» — теории (чем в определенном смысле она и являлась). Но Мур не был способен на такую тактику: не полу­чив отклика, он уходил в себя; он был прямой противоположно­стью напористому коммивояжеру.²⁵

²⁴ Его работа Forecasting the Yield and the Price of Cotton (1917) не
выходила за эти пределы. Но теоретики тогда еще не поняли, что это была
экономическая теория.

²⁵ Описанием характера и привычек Мура я обязан профессору Ф. С. Милл-
зу. Оно совпадает с моим впечатлением, которое я получил от встречи с Муром
в Колумбийском университете в 1913 г. [В конце 1951 г. Мур еще здравствовал
и жил в полном уединении.]

Но есть и третья причина. Мур действительно опубликовал серию статей, которые должны были ознакомить коллег с его рассуждениями. Однако его пер­вые книги скорее отталкивали, чем привлекали даже компетен­тных знатоков. Чтобы по достоинству оценить его оригинальные работы — Laws of Wages (1911), Economic Cycles: Their Law and Cause (1914) или Generating Economic Cycles (1923), — необхо­димо сделать много скидок на особый характер пионерного ис­следования. В некоторых отношениях это приложимо и к книге Synthetic Economics, которая тем не менее получила международ­ную известность. Однако путь, предложенный в этой книге, ока­зался не только сложным, но и в эпоху развития альтернатив­ных путей непопулярным. И все же все современные аналитики должны внимательно изучать эту книгу, хотя вполне возможно, что в результате они станут поклонниками Мура, но не его пос­ледователями.

 

Вернуться

       Координация материалов. Экономическая школа

Контакты